же почти смерть, хотя и
на время! Мы должны бороться за право на жизнь, а не отлеживаться
замороженными тушами до тех пор, пока господа хозяева не соблаговолят
воскресить нас!
Она разгорячилась и говорила слишком громко.
Маленький Самуэль проснулся, заплакал и стал просить есть. Фредерика
взяла его на руки, стала укачивать. Джонсон с тоской смотрел на русую
головку сына. Он так побледнел за последнее время! Побледнела и
Фредерика...
Ребенок уснул, и Фредерика опустилась у стола, закрыв лицо руками. Она
не могла больше сдерживать слез.
Бенджэмин гладил своей грубой рукой ее пушистые волосы, такие же
светлые, как у сына, и ласково, как ребенка, уговаривал:
- Ведь я за вас болею душой! Пойми же! Завтра Самуэль будет иметь
большие кружки дымящегося молока и белый хлеб, а у тебя на столе будет
хороший кусок говядины, картофель, масло, кофе... Разлучаться трудно, но
ведь это только до весны! Зацветут яблони в нашем саду, и я опять буду с
вами. Я встречу вас, веселых, здоровых, цветущих, как наши яблони!..
Фредерика еще раз всхлипнула и умолкла.
- Спать пора, Бен...
Больше они ни о чем не говорили.
Но Бенджэмин знал, что она согласна. А на другой день, простившись с
женой и ребенком, он уже летел на Пассажирском аэроплане в Гренландию.
Серо-зеленая пелена Атлантического океана сменилась полярными картинами
севера. Ледяная пустыня с разбросанными по ней кое-где горными
вершинами... Временами аэроплан пролетал низко над землей, и тогда видны
были хозяева этих пустынных мест - белые медведи. При виде аэроплана они в
ужасе поднимались на дыбы, протягивая вверх лапы, как бы прося пощады,
потом бросались убегать с неожиданной скоростью.
Джонсон невольно улыбался им, завидовал суровой, но вольной их жизни.
Вдали показались постройки и аэродром.
- Прилетели!
Дальнейшие события шли необычайно быстро.
Джонсона пригласили в контору "Консерваториума", где записали его
фамилию, адрес и снабдили номером, который был прикреплен к руке в виде
браслета.
Затем он спустился в подземные помещения.
Подземная машина летела вниз с головокружительной быстротой, пересекая
ряд горизонтальных шахт. Температура постепенно повышалась. В верхних
шахтах она была значительно ниже нуля, тогда как внизу поднималась до
десяти градусов.
Машина неожиданно остановилась.
Джонсон вошел в ярко освещенную комнату, посреди которой находилась
площадка с четырьмя металлическими канатами, уходящими в широкое отверстие
в потолке. На площадке находилась низкая кровать, застланная белой
простыней. Джонсона переодели в легкий халат и предложили лечь в кровать.
На лицо надели маску, заставляя его дышать какими-то парами.
- Можно? - услышал он голос врача. И в ту же минуту площадка с его
кроватью стала подниматься вверх. Скоро он почувствовал все усиливавшийся
холод. Наконец холод стал невыносимым. Он пытался крикнуть, сойти с
площадки, но все члены его тела как бы окаменели... Сознание его стало
мутиться. И вдруг он почувствовал, как приятная теплота разливается по его
телу. Но это был обман чувств, который испытывают все замерзающие: в
последнем усилии организм поднимает температуру тела перед тем, как отдать
все тепло холодному пространству. В это короткое время мысли Джонсона
заработали с необычайной быстротой и ясностью. Вернее, это были не мысли,
а яркие образы. Он видел свой сад в золотых лучах солнца, яблони, покрытые
пушистыми белыми цветами, желтую дорожку, по которой бежит к нему
навстречу его маленький Самуэль, а вслед за ним идет улыбающаяся, юная,
краснощекая, белокурая
