льда в кабинет и там подверг
его химическому анализу. Карлсон и Гильберт внимательно следили за работой
хирурга.
- Ну что?
- То же самое! Опять синильная кислота! Несмотря на все наши
предосторожности, Артуру Лесли, по-видимому, удалось каким-то путем
впрыснуть под кожу своего обожаемого дядюшки несколько капель
смертоносного яда!
Гильберт и Карлсон были удручены.
- Все погибло! - в отчаянии проговорил Гильберт. - Эдуард Лесли не
проснется больше. Наше дело безнадежно скомпрометировано. Карлсон
бесновался.
- Под суд его, негодяя! Теперь и я вижу, что этого преступника надо
передать в руки правосудия, хотя бы скандал и повредил нам! Хирург,
подперев голову рукою, о чем-то думал.
- Подождите, может быть, еще ничего не потеряно! - наконец заговорил
он. - Не забывайте, что яд был впрыснут под кожу совершенно замороженного
тела, в котором приостановлены все жизненные процессы. Всасывания не могло
быть. При отсутствии кровообращения яд не мог разнестись и по крови. Если
ядовитая жидкость была нагрета, то она могла в небольшом количестве
проникнуть под кожу, которая под влиянием тепла стала более эластичной. Но
дальше жидкость не могла проникнуть. По капле, выступившей в месте укола,
вы можете судить, что преступнику не удалось ввести значительного
количества.
- Но ведь и одной капли достаточно, чтобы отравить человека?
- Совершенно верно. Однако эту каплю мы можем преспокойно удалить,
вырезав ее с кусочком мяса.
- Неужели вы думаете, что человек может остаться живым после того, как
яд находился в его теле, быть может, две-три недели?
- А почему бы и нет? Нужно только вырезать поглубже, чтобы ни одной
капли не осталось в теле! Разогревать тело, хотя бы частично, рискованно.
Придется произвести оригинальную "холодную" операцию.
И, взяв молоток и инструмент, напоминающий долото, хирург отправился к
трупу и стал срубать бугорок, работая, как скульптор над мраморной
статуей. Кожа и мышцы мелкими морожеными осколками падали на дно ящика.
Скоро в руке образовалось небольшое углубление.
- Ну, кажется, довольно!
Осколки тщательно смели. Углубления смазали йодом, который тотчас
замерз.
За окном начиналось уличное движение. У дома стояла уже очередь
ожидающих.
Двери открыли, и зал наполнился публикой.
Ровно в двенадцать дня сняли стеклянные крышки ящиков, и хирург начал
медленно повышать температуру, глядя на термометр.
- Восемнадцать.., десять.., пять ниже нуля. Нуль!.. Один.., два..,
пять.., выше нуля!.. Пауза. Иней на ресницах Мерэ стаял и, как слезинки,
наполнил углы глаз.
Первый шевельнулся Мерэ. Напряжение в зале достигло высшей степени. И
среди наступившей тишины Мерэ вдруг громко чихнул. Это разрядило
напряжение толпы, и она загудела, как улей. Мерэ поднялся, уселся в своем
стеклянном ящике, зевнул и посмотрел на толпу осоловелыми глазами.
- С добрым утром! - кто-то шутливо приветствовал его из толпы.
- Благодарю вас! Но мне смертельно хочется спать! - И он клюнул
головой.
В публике послышался смех.
- За месяц не выспался!
- Да ведь он пьян! - слышались голоса.
- В момент погружения в анабиоз, - громко пояснил хирург, - мистер Мерэ
находился в состоянии опьянения. В таком состоянии застиг его анабиоз,
прекративший все процессы организма. Теперь, при возвращении к жизни,
естественно, Мерэ оказался еще под влиянием хмеля. И так как он, очевидно,
не спал в ночь перед анабиозом, то он чувствует потребность сна. Анабиоз
не сон, а нечто среднее между сном и жизнью.
- Кровь! Кровь! - послышался чей-то испуганный женский
