ответил Сальватор.
Услышав этот ответ, председатель в недоумении откинулся на спинку
кресла; "Неужели Сальватор сошел с ума? Или он решил изображать
сумасшедшего, чтобы избегнуть тюрьмы?"
- Что вы хотите этим сказать? - спросил председатель.
- Я думаю, суду это должно быть ясно, - ответил Сальватор. - Кто
главный и единственный потерпевший в этом деле? Очевидно, один господь
бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями,
вторгаясь в его область. Он был доволен своими творениями, и вдруг
приходит какой-то доктор и говорит: "Это плохо сделано. Это требует
переделки". И начинает перекраивать божье творение по-своему...
- Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, -
сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в своих святых чувствах.
Сальватор пожал плечами:
- Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому
сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале меня обвиняли только в том,
что я будто бы производил вивисекции и причинил увечье. Теперь мне
предъявили еще одно обвинение - в святотатстве. Откуда подул этот ветер?
Не со стороны ли кафедрального собора?
И профессор Сальватор посмотрел на епископа.
- Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют на стороне
обвинения господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых -
вместе со мной Чарлз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу
еще раз некоторых сидящих в этом зале своими словами, но я продолжаю
утверждать, что организм животных и даже человека не совершенен и требует
исправления. Я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель
кафедрального собора епископ Хуан де Гарсилассо подтвердит это.
Эти слова вызвали удивление всего зала.
- В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, - продолжал
Сальватор, - мне пришлось внести маленькое исправление в организм
уважаемого епископа - вырезать ему аппендикс, этот ненужный и вредный
придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой духовный пациент,
помнится, не возражал против того извращения образа и подобия божия,
которое я произвел своим ножом, вырезая частицу епископского тела. Разве
этого не было? - спросил Сальватор, глядя в упор на епископа.
Хуан де Гарсилассо сидел неподвижно. Только бледные щеки его чуть-чуть
порозовели и слегка дрожали тонкие пальцы.
- И не было ли другого случая, в то время, когда я еще занимался
частной практикой и производил операции омолаживания? Не обращался ли ко
мне с просьбой омолодить его почтенный прокурор сеньор Ау густо де...
При этих словах прокурор хотел было запротестовать, но слова его были
заглушены смехом публики.
- Я прошу вас не отвлекаться, - сурово сказал председатель.
- Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, -
ответил Сальватор. - Не я, а суд так поставил вопрос. Разве кое-кого здесь
не испугала мысль, что все присутствующие здесь - вчерашние обезьяны или
даже рыбы, получившие возможность говорить и слушать, так как их жаберные
дуги превратились в органы речи и слуха? Ну, если не обезьяны, не рыбы, то
их потомки. - И, обращаясь к прокурору, проявлявшему признаки нетерпения,
Сальватор сказал:
- Успокойтесь! Я не собираюсь здесь с кем-либо спорить или читать
лекции по теории эволюции. - И, сделав паузу, Сальватор сказал:
- Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не
перестал быть животным... Грубым, злым, неразумным. Мой ученый коллега
напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить о развитии зародыша. Я не
прибегал ни к воздействию на зародыш,
