в огне кислородного горения. Вы не замечаете, что весь мир объят страшным пожаром кислородного горения, — а я вижу этот страшный неугасимый пожар. Вы ходите по глине, и для вас она только глина. А для меня это алюминий, сгоревший в огне кислородного горения, окислившийся, что одно и то же. Если бы не кислород, вы ходили бы не по глине, а по горам алюминия. И нам пришлось бы и горшки и печки делать из чистейшего алюминия. Да, все металлы, все почти элементы мира сгорают в огне кислорода. И мы также сгораем. Вы говорите — старость, а я говорю — горение. Вы говорите — человек умер, я говорю — сгорел.
Вот я и обсох. Хорошо! Да, о чём я? Приехали сюда, — опять несчастье. Но в этом уж Алёнка виновата. Она химичка, но с биологическим уклоном. Ну вот, потащила меня покататься на лодке. Планктон, видите ли, её интересует.
— Борис Григорьевич, но ведь вы сами… — начала девушка.
— Молчи, Алёнка, молчи! Я пятьдесят два года Борис Григорьевич, а такой непоседы не встречал. Одним словом, наняли какого-то китайца или японца — я их плохо различаю, — поехали или поплыли, как у вас там говорится. Драги, шесты, сачки, крючки, всё как следует. Плывём. И вдруг какой-то морской дуралей, акула или спрут, приняв наш инструмент, вероятно, за аппетитную приманку, так дёрнул за шест, что все мы полетели в воду.
— Борис Григорьевич, — решился прервать многоречивого собеседника Конобеев. — Вы меня простите, старика. Это я — дуралей морской и есть. Я вас чуть не потопил. Случай такой вышел. У нас японцы рыбу да водоросли воруют…
— Хе, хе, хе! — вдруг неожиданно высоким тоном засмеялся Масютин. — Поймали рыбку, да не ту? Макар Иванович, вы тут ни при чём, это всё планида моя надо мною шутит. Я уже говорил вам, что со мной происходят самые невероятные вещи.
— А чёрта вы когда-нибудь видели, если с вами такое невероятное приключается? — неожиданно спросил Ванюшка.
— Чёрта? — удивлённо протянул Масютин. — Нет, чёрта не видел.
— Вы забыли, Борис Григорьевич, — отозвалась Пулкова. — А помните в пещере?..
— Да, да, в самом деле! Чем не чёрт? Эдакий черноносый нас испугал.
— Так это ж я! — сказал Ванюшка. Алёнка всплеснула руками.
* * *
Появление гостей взволновало жителей Гидрополиса. Обитатели торжественно собрались в столовой за обеденным столом и начали рассуждать о том, куда удобнее поместить гостей. Масютин настаивал, что он будет жить на берегу с Алёнкой и приходить к ним в гости.
— Если я поселюсь у вас, то со мной, а значит и со всем вашим подводным домом, непременно стрясётся какое-нибудь несчастье: либо «рыба-кит» проглотит вас, либо пожар приключится.
— В воде-то? — испуганно спросила Марфа Захаровна.
— Да, я не удивлюсь, если вода загорится от моего присутствия.
Но Алёнке очень хотелось пожить под водой, и она уговорила Масютина не уходить на берег.
— Какая ты непонятливая, Алёнка! Ведь мы же стесним их!
— Нисколько, — неожиданно вступил в разговор молчаливый Гузик, — мы прекрасно разместимся. — И он начал объяснять, куда кому надо переселиться, чтобы освободить помещение для гостей.
— Хороси девуска будет зить со мной! — вдруг заявила Пунь, стоявшая у дверей. Вслед за этим она подошла к Пулковой и погладила её по голове. Все рассмеялись.
Пунь настояла на своём; Алёнка согласилась жить в домике, где помещалась Пунь, пока не вернётся её муж. Ванюшка с Гузиком поместились в лаборатории, а Масютин — с Волковым.
И надо же было случиться, что в этот самый день вечером неожиданно явился Цзи Цзы, пропадавший более двух недель. Пунь встретила мужа в столовой, где он пил чай, и заявила ему, чтобы он к ней больше не являлся.
Цзи Цзы так