и присоединим его к
нашим владениям.
Всем понравилась эта затея, и островитяне шумно выразили одобрение.
- И еще одно: нам нечего постничать и скаредничать, когда мы безмерно
богаты. Всем будут выданы новые костюмы - для будней и праздников. Я дам
вам также ружейные патроны, и вы будете охотиться на птиц; я думаю, рыба
всем надоела. А чтобы птица показалась вкуснее, мы испечем хлеба и
разопьем бочку хорошего старого испанского вина!
- Ура-а! Да здравствует губернатор Флорес! - кричали доведенные до
высшей точки восторга островитяне, а ОТара и Бокко громче всех.
Когда Флорес и Мэгги остались одни, Мэгги посмотрела на мужа
влюбленными глазами и сказала:
- Послушай, Флорес, я даже не ожидала...
- Чего?
- Что ты так умеешь...
- Хорошо управлять? - И Флорес, нелюдимый, вечно хмурый, мрачный
Флорес засмеялся.
III. КУРИЛЬЩИК ОПИУМА
Легкий сизоватый туман заволакивал Остров Погибших Кораблей.
Сломанные мачты и железные трубы пароходов, как призраки, маячили в
тумане.
Старик Бокко и китаец Хао-Жень сидели на палубе старой бригантины.
Китаец сидел неподвижно, как статуэтка, поджав ноги и положив ладони рук
на колени, и смотрел на высокую мачту.
Бокко чинил сеть и от скуки расспрашивал китайца о его родине и
близких людях. Наконец, он спросил китайца, был ли тот женат.
Какая-то тень пробежала по лицу китайца.
- Не был, - ответил он и добавил тише: - Невеста была, хорошая
девушка.
- Ну и что же ты?
- Нельзя - фамилия одна...
- Родственница?
- Нет. Просто фамилия. Закон такой.
Своим неосторожным вопросом Бокко пробудил в душе китайца какие-то
далекие воспоминания. Он завозился и поднялся.
- Пойду я, - заявил китаец.
- Да куда тебя тянет? Опять дурман свой пойдешь курить? Сиди.
Но китаец уже неверной, шатающейся походкой направился по мосткам к
отдаленному барку.
Бокко покачал головой.
- Пропадет парень. И так на что похож стал!
Бокко не ошибся. Хао-Жень шел курить опиум. В одном из старых
кораблей китаец как-то нашел запас этого ядовитого снадобья и с тех пор с
увлечением предался курению. Его лицо побледнело, стало желтым, как
солома, глаза глубоко впали, смотрели устало, без выражения, руки стали
дрожать. Когда узнали о его страсти, ему строжайше запретили курить,
опасаясь пожара. Еще капитан Слейтон несколько раз жестоко наказывал
Хао-Женя, запирал его в трюм, морил голодом, требуя, чтобы китаец выдал
запасы опиума, но не мог сломить упорство китайца. Его скорее можно было
убить, чем заставить отдать опиум. Он хорошо спрятал запасы и умудрялся
курить, как только надзор за ним ослабевал.
Хао-Жень пришел на старый барк, стоявший косо, под углом почти в 45ь.
Под защитой этого наклона, укрывавшего его от взоров островитян, он и
устроил себе курильню у самой воды.
Дрожащими от волнения руками он приготовил все для курения и жадно
втянул сладковатый дым.
И постепенно туман стал приобретать золотистый оттенок. Клубы золотых
облаков сворачивались в длинную ленту, и вот это уже не лента, а река,
великая голубая река. Желтые поля, желтые скалы, домик, выдолбленный в
скале, с развевающимся по ветру бумажным драконом у входа. Отец стругает у
дома, по китайскому обычаю, не от себя, а к себе. По реке плывет рыбак,
стоя на корме и вращая веслом. Все такое близкое, знакомое, родное! У реки
цветут ирисы, прекрасные лиловые ирисы.
Когда Хао-Жень пришел в себя от дурмана, стояла ночь. Туман
разошелся. Только отдельные клочья его, как призраки, быстро неслись на
север. Было
