зона, отделяющая жилой рабочий город от заводов с его дымными трубами. Теперь трубы перестали дымить, а лес стал местом прогулок.
Но вот и конец леса. Открылось широкое поле, покрытое густой золотистой пшеницей. За нивой виднелась ажурная железная решетка, за нею купы деревьев, а над ними — стеклянные громады завода «Синтез».
Когда Сугубов вошел в цех, в котором работала больная Пронина, его встретили инженер и представители рабочкома. Вскоре сюда же подошли секретарь партийного комитета и заведующий охраной труда. Сугубов был для них не только суровым критиком, но и добрым советником.
– Опять по нашу душу, Леонтий Самойлович? — спросил инженер.
– Что поделаешь! — засмеялся Сугубов. — За вами следи да следи! Производство ваше сложное. Тут и ацетон, и бензин, и сернистый ангидрид…
– Помилуйте, Леонтий Самойлович, — вступил заведующий охраной труда, не вы ли сами раз двадцать вымывали и прочищали наш воздух! У нас тут фильтры, циклоны, вентиляторы… Да вы понюхайте, пожалуйста! Разве тут пахнет чем! Не цех, а курорт…
Все рассмеялись.
Сугубов сам не без удовольствия окинул взглядом огромный цех и глубоко вдохнул чистейший воздух. Да, это был его идеал: рабочий у станка должен дышать таким же чистым воздухом, каким дышит горный пастух или рыбак в море.
Никитина с интересом рассматривала цех, огромный, как зал столичного вокзала. Сложные агрегаты, перегонные кубы, змеевики, метальные машины… Блестящий паркетный пол, зеленые кустарники и целые деревья у стен. Только не цветы! Сугубов был против цветов: их аромат мог замаскировать проникновение вредных газов.
Но больше всего заинтересовали Никитину свет, тишина и воздух. Слепящие и прямые солнечные лучи сюда не допускались — только рассеянные. Когда солнце заходило за тучу или садилось за горизонт, контролеры-фотоэлементы включали дополнительное искусственное освещение ровно столько, чтобы поддержать силу света на одном уровне. Звукопоглотители уничтожали все производственные шумы.
Профессор Сугубов недоверчиво бросил:
– Нос наш — плохой контролер. Вредные вещества могут и не иметь ощутимого запаха. Ведь это факт, что ваша работница, товарищ Пронина, лежит в моей клинике. Очень похоже, что ее легкие пострадали от какого-то отравляющего вещества.
Председатель рабочкома был явно смущен. После некоторого колебания он решительно заявил:
– А, пожалуй, вы правы, Леонтий Самойлович. Подруга Прониной — Лиза Серова — тоже заболела и жалуется на легкие…
– Вот видите! — воскликнул Сугубов. — Товарищ Никитина, возьмите-ка пробу воздуха!
Никитина надломила тонкий кончик запаянной стеклянной трубки, воздух цеха вошел в сосуд, и трубку снова запаяли.
– Я был у Серовой, — сообщил секретарь парткома. — Ее квартира рядом с квартирой Прониной. Вот я и думаю: нет ли какой вредности, каких-нибудь ядовитых газов в доме, где живут обе подруги? Ведь у нас в цехе других случаев заболеваний не было.
– Обследуем и дом и квартиру, — сказал Сугубов. — Но только откуда быть вредным газам в квартире? О других заболеваниях не слышно?
Сугубов прошел по цехам завода, проверил работу фильтров, вентиляторов, дал несколько указаний заведующему охраной труда и, попрощавшись, вышел с завода. Никитина за это время взяла еще несколько проб воздуха.
По приезде в ВИЭМ Никитина тут же отдала первую пробу воздуха в лабораторию для анализа. Затем вместе с Сугубовым направилась в палату, где лежала Пронина. Сугубов учинил Прониной форменный допрос, но та по-прежнему упрямо твердила, что не знает причины своего заболевания.
– Ваши легкие отравлены каким-то ядовитым газом, — сердито сказал ей, наконец, профессор. — Пока
