1. БОЛЬНОЕ МЕСТО ЭДУАРДА ГАНЕ


   -  Вы  начинаете  стареть,  Иоганн,  -  ворчливо  сказал  Эдуард  Гане, отодвигая кресло.
   Лакей с трудом опустился на колени, подавляя вздох, и  начал  подбирать упавшие с подноса кофейник, серебряный молочник и чашку.
   -  Зацепился  за  угол  ковра,  -  смущенно  проговорил  он,   медленно поднимаясь.
   Эдуард Гане, выпятив толстую  синюю  губу,  неодобрительно  смотрел  на пятно от разлитого кофе и с упрямством старика сказал еще раз:
   - Вы начинаете стареть, Иоганн! Сегодня утром, одевая меня, вы никак не могли попасть отверстием рукава в мою руку.  Вчера  вы  разлили  воду  для бритья...
   На каменном бритом лице  Иоганна  промелькнула  тень  печали.  То,  что говорил Гане, было правдой: Иоганн начинал стареть и даже дряхлеть. Но это была горькая правда.
   Семьдесят шесть лет не шутка, и  из  них  пятьдесят  пять  было  отдано служению Эдуарду Гане, который только на шесть лет был моложе слуги.
   Пора на покой. Иоганн имеет кое-какие сбережения. На его век хватит. Но что он  будет  делать,  оставив  службу?  Его  старое  тело,  как  машина, справляется с привычной работой обслуживания другого человека. На себя  же
- Иоганн знал это - у него не хватит сил.  И  он  привык,  сжился  с  этим старым брюзгой Эдуардом Гане.
   Иоганн поступил к нему еще в Ганновере, откуда  они  приехали  в  Новый Свет искать счастья пятьдесят лет назад. Эдуарду Гане  повезло.  Он  нажил большой капитал и  десять  лет  назад  после  легкого  удара  продал  свои текстильные фабрики, выстроил в окрестностях Филадельфии загородную  виллу в стиле немецкого замка и удалился на покой.
   Полсотни лет не сделали из Гане американца. Он остался немцем  в  своих вкусах, привычках, во всем. Дома с Иоганном он говорил только по-немецки.   Настоящее имя Иоганна было Роберт, но Гане признавал для  слуги  только одну "кличку" - Иоганн, и в конце  концов  старый  лакей  сам  забыл  свое первое имя...
   Как многие старые холостяки, Эдуард Гане был  не  чужд  странностей.  В домашнем быту он не признавал  новшеств.  В  его  замке  время,  казалось, остановилось.
   Гане не выносил электрического света, который, по  его  мнению,  портит зрение. Во всех  комнатах  горели  керосиновые  лампы,  а  в  кабинете  на письменном столе стояли свечи под зеленым абажуром. О радио старый Гане не мог слышать. "Довольно того, что через меня проходят радиоволны, - говорил он. - От них у меня усиливаются подагрические боли. Непременно надо  будет сделать на крыше и стенах дома радиоотводы. Я не желаю, чтобы  через  меня проходили звуки какой-нибудь пошлой шансонетки". Гане не  переносил  также езды на автомобиле.
   В его конюшне стояла пара выездных лошадей, и в редкие посещения города он появлялся в старомодной карете, возбуждая удивление  прохожих.  Но  эти выезды он совершал не более двух раз в год. Зато каждое  утро  с  немецкой пунктуальностью Гане прогуливался по саду, опираясь на руку Иоганна.
   И когда они шли так по  усыпанной  песком  дорожке,  рука  об  руку,  с черными тростями в руках, незнакомый человек затруднился бы  сказать,  кто из них хозяин и кто слуга.  За  долгую  совместную  жизнь  Иоганн  как  бы сделался двойником Гане, усвоив все его жесты и манеру держаться.